В Костроме прозвучали первый фортепианный концерт Чайковского и первая симфония Брамса
Оба - номер один. Оба романтические. Светлая лирика в обоих переплавлена с жестким драматизмом. Но два сочинения - Чайковского и Брамса - в одну концертную программу соединяет даже не это все. В последние зимние дни Костромской губернский симфонический оркестр под управлением Павла Герштейна исполняет музыку, полную борьбы, но завершающуюся однозначно - победой света. На пороге весны именно такой музыке - самое время.
Свобода полета
Зима борется с весной, и чем закончится, всем известно. Про первый фортепианный концерт Чайковского и первую симфонию Брамса теперь тоже известно всем. Но в 1874 году Рубинштейн, для которого - персонально - пишет Чайковский, резко отказывается от исполнения. Не понимает. А симфонический дебют Брамса дирижер Ганс фон Бюлов во всеуслышание провозглашает «десятой симфонией Бетховена». Подражанием. Что без борьбы не обойдется, два гения романтизма, сочиняя свои первые, конечно, знали наверняка. Поэтому и сочиняли - борьбу.
Начальные возгласы духовых, звучные, на подъеме, и продолжающие их раздольные фразы струнных совсем не предвещают борьбу. Оркестр в первой части этого фортепианного концерта Чайковского очень часто - как твердь. Монументальная звуковая глыба. Ее, кажется, не расшатать - пока не вступает солирующий инструмент. Филипп Копачевский - пианист, как будто «заточенный» на эмоциональные перепады в музыке, - спокойному и уверенному течению оркестрового потока покорится только в первые секунды. Дальше будет наперекор.
Как будто что-то случайно соскальзывает - и обрыв. Грохочущие, дерзкие пассажи фортепиано обрушиваются снова и снова, лишь изредка затихая, переходя в почти сомнамбулическое покачивание. Такой огромный эмоциональный диапазон Копачевский не просто выдерживает и технически, и внутренне - он умудряется часто балансировать на стыке безудержности и успокоения. Демонстрировать звуковую агонию, буквально - борьбу жизни и смерти.
Нерв, конечно, передается и оркестру: биение жизни с ее быстро бегущим ритмом у оркестровых чередуется с утиханием - звук словно сворачивается в уютный клубок. Уютной выходит вся вторая часть концерта, мило-пасторальная, временами уходящая в светлую ностальгию или неспешное созерцание настоящего. Эта неспешность во второй части и заканчивается - в третьей на передышку практически нет шансов.
Необычайно нервический композитор, Чайковский в финале своего первого фортепианного концерта заставляет забыть об успокоении и оркестр, и солиста. Интересная пляска (в ней явны народные мотивы) перерождается в обрывистое, лавинообразное движение. Но, в отличие от первой части, здесь в срывах нет безусловной тревоги, здесь есть красота срывов. Свобода полета, дарующая ощущение абсолютного счастья.
И устремленность только вперед
К счастью в финале приходит и Брамс. Но начинается его первая симфония с ритмичного, страшного стука - это так похоже на стук судьбы из пятой бетховенской симфонии. Громоподобному стуку противопоставлено тихое дыхание струнных: они как будто прячутся, выжидают. Но не спрячешься: роковой стук переходит в марш, какой-то железный шаг, наступающий грозно-ритмично. Вытаптывающий все живое.
Умение мастерски работать на контрастах Костромской симфонический оркестр снова демонстрирует во второй и третьей частях симфонии: они легче по эмоции, они камернее по звучанию. Начинаясь с тяжелого, как будто бесконечного выдоха, вторая часть вдруг наполняется новым дыханием - медленным, ровным. И вся эта часть уже - неброская, расцветающая красота. Эта красота порождает жизнь в любви - третью часть симфонии, где светлая песня не что иное, как признание в глубоких чувствах, а прыгающий ритм - ритм стремления к объекту своих мечтаний, ритм любовных наивных игр.
Идиллия не вечна, знает Брамс. И тяжелый шаг-стук из первой части вновь возвращается в финале. Но он не заполняет собой все - его то и дело перекрывает динамичное, легкое кружение, перерастающее в свободный и стремительный, как в фортепианном концерте Чайковского, полет. Да, отчаянный и непростой, но в этом полете есть полное освобождение от всего, что было. И устремленность только вперед - к новому. Все вместе это - философия весны.