Именно музеи делают сегодняшнюю Россию Россией
Пиотровский на два дня в Костроме - как председатель Союза музеев России и для того, чтобы говорить о сотрудничестве музеев и церкви. Но в эксклюзивной беседе мы меняем повод: Пиотровский - директор-юбиляр (в этом июле ровно четверть века, как он во главе культового музея Петербурга), и говорим об идее нации, лице России, свидетеле революции, пространстве политики, хранителе традиции, месте эксперимента… Обо всем, что у Михаила Пиотровского складывается в «Мой Эрмитаж».
«Национальная идея - быть достойными предков»
- Михаил Борисович, в эти дни под вашим руководством в Костроме собирается Союз музеев России. И входят в него - от Эрмитажа до дальневосточных - почти полтысячи совершенно разных музеев. Неужели есть что-то, что все-таки объединяет сегодня знаменитые федеральные и небольшие региональные музеи?
- Союз музеев и объединяет. Вообще у него три главные задачи, одна из которых - как раз сохранение единого музейного пространства России. Такое пространство существует, скажу больше: именно музейным пространством скреплена сегодня наша страна. Музеи и церкви - это то, что делает современную Россию Россией.
- Вы как будто говорите о национальной идее.
- На самом деле мы много говорим о национальной идее, а она - вот, единственная: быть достойными предков и сохранять память о том, что они создали. Только такая идеология может стать залогом хорошего будущего.
- Если Россию делают Россией именно музеи, значит, Эрмитаж эпохи Михаила Пиотровского и есть современная Россия? Вы ведь стали директором в 1992-м - и «строили» свой музей в то самое время, когда строилась сегодняшняя страна.
- Эрмитаж - это Россия вообще. Не только современная, но и прежняя, имперская. Сейчас, когда имперская идея стала очень модной, мы остаемся одним из немногих учреждений, которые правильно понимают и транслируют ее. Имперская идея - это Зимний дворец, который не очень велик по размерам, но настолько мощен и монументален, что главы других государств (даже если они бывали во дворцах английской королевы) чувствуют себя немножко придавленными, когда попадают сюда.
- В этом смысле Эрмитаж, наверное, не только музейное пространство, но и политическое? Он для целого мира - культурное лицо России.
- Эрмитаж изначально был создан как место, куда хлынула мировая культура - сначала западная, потом восточная. И до сих пор он существует для всего мира. И диктует музейную моду. Это не просто лицо - в смысле «Смотрите, какие мы красивые!», это лицо в том смысле, что «Смотрите, как мы делаем - именно так надо делать!». Лицо той России, которую создал Петр и которая не боится быть открытой миру, потому что уверена в своих достоинствах.
- А вообще любой отечественный музей сегодня должен быть проводником идеологии, политической идеи?
- Начнем с того, что, слава Богу, никакой навязываемой всем линии сегодня нет, никаких нет постановлений - ни ЦК, ни правительства. И музей в этом смысле никому ничего не должен. Другое дело, что он может представлять ту точку зрения, в которую искренне верит. В 2017-м отмечается столетие революции - и всем нужно решать, как об этом рассказывать.
Мы проводим точечные выставки - о том, как Керенский переехал в Зимний дворец и каким это стало для него неудачным ходом. О комиссии Верещагина, с которой началась в нашей стране политика охраны памятников. А перед этим была выставка императорских фарфоровых сервизов, которая продемонстрировала роскошь дореволюционной России. И все это увязывается с одной линией: мы хотим проследить влияние французской революции и мифа о ней на революцию русскую.
- Такое влияние было?
- Половина из того, что происходило в России в 1917-м, делалось затем, чтобы походить на французов. Вместо суда над царем - убийство царя. Даже штурм Зимнего дворца, по сути, инсценировали, и это напоминало штурм Тюильри.
«Мы можем позволить себе Фабра»
- С одной стороны, такому музею, как Эрмитаж, гораздо легче, чем остальным: у вас колоссальная собственная коллекция, известная на весь мир. Можно только ее и показывать. С другой - уже зная эту коллекцию, публика ждет чего-то нового. Как удивляете?
- У нас нет задачи удивлять, но есть задача делать интересно. Эрмитаж - живой музей: мы что-то все время меняем даже в постоянных экспозициях. Поэтому завсегдатаи знают, что, в очередной раз придя в Эрмитаж, они обязательно увидят новую вещь. Кроме того, мы привлекаем предметы из частных коллекций.
Например, говоря о революции, мы показываем продукцию Фаберже военного времени. Началась Первая мировая война - и Фаберже стал выпускать снаряды, патроны, медицинское оборудование. У нас выставлены даже самовар и таз из госпиталя царевича Алексея - и все это из частных коллекций.
- А что касается экспериментов с самим выставочным пространством, которые сегодня в тренде, - вы их допускаете в стенах Зимнего?
- Свежий пример - выставка братьев Хенкиных. Один из них в 1920-1930-е годы жил в Берлине, а другой в Петербурге, но оба были фотографами-любителями. Их снимки чудом сохранили родственники.
Так вот, эта выставка оказалась в числе десяти лучших выставок лета по версии агентства Bloomberg. И все благодаря дизайну: пространство представляет собой лабораторию с красным светом, с закрепителями, проявителями, увеличителями - со всем тем, чего сегодня уже нет. Фотографии лежат в лотках с водой - несколько дизайнерских фокусов, и обычные вещи кажутся необычными.
- В музее с богатейшей историей, а значит, с традициями, наверное, очень болезненно ощущается вот это столкновение - старого с новым, привычного с ломающим стереотипы?
- История - это всегда конфликты. Это войны памяти: кто старше, кто лучше, кто прав. Музей должен превращать войны памяти в диалог культур. А такой универсальный музей, как Эрмитаж, как никакой другой, должен показывать, насколько едино искусство, насколько современное ничем не отличается от прежнего. Поэтому мы и показали Фабра среди классического фламандского искусства, которое он абсолютным образом продолжает.
- Не боялись рисковать? Сразу было понятно, что инсталляции Фабра с чучелами животных - это не для русского консервативного зрителя.
- Мы можем себе это позволить. Думаю, немного музеев могли бы выдержать столько доносов в прокуратуру и откровенно истеричных нападок… Зато мы в какой-то мере переломили ситуацию: мы декларировали, что в искусстве есть преемственность, и значительное количество людей эту декларацию услышало. Да, и теперь каждый музей может показать Фабра, и все будет нормально.
- А что для Эрмитажа главный критерий отбора, когда речь идет о современном искусстве?
- У нас есть хранители, кураторы, дирекция - мы считаем, что мы сами и есть критерий. Да, нужно слушать людей извне: средства массовой информации, публику, но делать только то, в чем сам уверен. Если бы не этот принцип, залы Эрмитажа не были бы полны тем, что сначала не принималось, а потом стало признанными шедеврами.
«Я практически родился в Эрмитаже»
- Цикл авторских передач на телеканале «Культура» вы назвали «Мой Эрмитаж». Так все-таки он ваш или вы его - в каких отношениях Пиотровский с Эрмитажем?
- У каждого человека есть свой Эрмитаж. Я родился практически в Эрмитаже, первое место, куда пришел, когда стал ходить, был Эрмитаж, я рос в эрмитажных экспозициях, мой первый научный доклад был сделан в Эрмитаже. Двадцать семь лет я работаю в Эрмитаже, двадцать пять из которых - директором, так что вся жизнь прошла здесь.
- Когда наследуешь отцу - приходишь на его место, это проще или сложнее?
- Это сложнее, чем просто прийти: колоссальная ответственность. Потом это всегда вызывает большое сопротивление в коллективе, и ты должен вдвое больше доказывать. Но именно благодаря тому, что я рос в Эрмитаже, я знаю лично несколько поколений сотрудников и знаю, что нужно музею.
- При вас произошло серьезное физическое расширение Эрмитажа - и не только в Петербурге: он теперь в Лондоне, Амстердаме, Лас-Вегасе. Это нужно музею?
- Я считаю это не физическим расширением, а качественным. Мы знаем много примеров, когда у музея появляются дополнения, дополнения, дополнения… Тратятся дикие деньги на оплату электричества, а никто в эти дополнения не ходит, потому что они гораздо хуже основной части. Идея всех наших расширений - создание разных способов доступности музейной коллекции.
- То есть?
- Один способ - показ лучших предметов в основном комплексе. Другой - показ того, что называется запасниками. Мы уже строим два здания, еще будут третье и четвертое открытого фондохранилища. Третий способ - создание временных выставок как в музее, так и вне его. И в этом смысле эрмитажные центры в других странах - это способ донести русскую идеологию. Например, делаем мы выставку в Британском музее, но это все равно проект Британского музея. А когда мы делаем выставки в эрмитажных центрах, это всегда наши выставки.
- Вы говорите о русской идеологии и о том, что музеи и церкви - ее носители сегодня. И тем не менее Президиум союза музеев собирается в Костроме, чтобы поговорить о взаимодействии музеев и церкви - не всегда простом процессе.
- Ситуация стала менее острой. Заметьте: на круглом столе все рассказывали не о проблемах, а о механизмах совместной работы. Потому что мы действительно приходим к новому уровню взаимодействия. Мне кажется, наступил тот самый момент, когда это взаимодействие - музеев и церкви - может послужить делу социального мира.
Дарья ШАНИНА